Неточные совпадения
Впереди летит —
ясным соколом,
Позади летит — черным вороном,
Впереди летит — не укатится,
Позади летит — не
останется…
Лишилась я родителей…
Слыхали ночи темные,
Слыхали ветры буйные
Сиротскую печаль,
А вам нет ну́жды сказывать…
На Демину могилочку
Поплакать я пошла.
Но чем более проходило времени, тем
яснее он видел, что, как ни естественно теперь для него это положение, его не допустят
остаться в нем.
Старушка очень полюбила
Совет разумный и благой;
Сочлась — и тут же положила
В Москву отправиться зимой.
И Таня слышит новость эту.
На суд взыскательному свету
Представить
ясные черты
Провинциальной простоты,
И запоздалые наряды,
И запоздалый склад речей;
Московских франтов и Цирцей
Привлечь насмешливые взгляды!..
О страх! нет, лучше и верней
В глуши лесов
остаться ей.
Надеялся тоже и рассчитывал на то, что я и выговаривать слова тогда у него не в силах был ясно, об чем у меня
осталось твердое воспоминание, а между тем оказалось на деле, что я и выговаривал тогда гораздо
яснее, чем потом предполагал и чем надеялся.
Прокурор так и впился в показание: оказывалось для следствия
ясным (как и впрямь потом вывели), что половина или часть трех тысяч, доставшихся в руки Мите, действительно могла
оставаться где-нибудь припрятанною в городе, а пожалуй так даже где-нибудь и тут в Мокром, так что выяснялось таким образом и то щекотливое для следствия обстоятельство, что у Мити нашли в руках всего только восемьсот рублей — обстоятельство, бывшее до сих пор хотя единственным и довольно ничтожным, но все же некоторым свидетельством в пользу Мити.
Когда старший сын Федора Павловича, Иван Федорович, перед самою катастрофой уезжал в Москву, Смердяков умолял его
остаться, не смея, однако же, по трусливому обычаю своему, высказать ему все опасения свои в виде
ясном и категорическом.
Лицо ее было задумчиво, в нем
яснее обыкновенного виднелся отблеск вынесенного в прошедшем и та подозрительная робость к будущему, то недоверие к жизни, которое всегда
остается после больших, долгих и многочисленных бедствий.
Я привык к лицам этого семейства, к различным их настроениям, сделал себе уже
ясное понятие о их взаимных отношениях, привык к комнатам и мебели и, когда гостей не было, чувствовал себя совершенно свободным, исключая тех случаев, когда
оставался один в комнате с Варенькой.
Дело
ясное: все искатели на попятный, все женихи прочь, морген фри, нос утри, один поэт
остался бы верен с раздавленным в груди сердцем.
Граф
остался в размышлении: тысячи соображений у него прошли в голове, и
яснее всего ему определилось, что взятая им на себя ревизия губернии отзовется не легко для него в Петербурге и что главный исполнитель всех его предначертаний, Звездкин, — плут великий, которого надобно опасаться. Чтобы рассеять себя хоть сколько-нибудь от таких неприятных мыслей, граф уехал к m-me Клавской на весь остальной день и даже на значительную часть ночи.
— Если вы знакомы с историей религий, сект, философских систем, политических и государственных устройств, то можете заметить, что эти прирожденные человечеству великие идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их
остается одинаким, и ни единого нового камешка не прибавляется, и эти камешки являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова религия индийская, — то в
ясных и красивых, — как вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях разных наших иноверцев.
Кожемякин сидел около него в кресле, вытянув ноги, скрестив руки на груди и молча присматривался, как играет, изменяется красивое, лицо гостя: оно казалось то простым и
ясным, словно у ребёнка, то вдруг морщилось, брезгливо и сердито. И было странно видеть, что лицо всё время менялось, а глаза
оставались неизменно задумчивы.
Тогда открывались светлые, острые глаза, и лицо старца, — благообразное, спокойное, словно выточенное из кипарисового дерева, — сразу и надолго
оставалось в памяти своим внушительным сходством с
ясными, добрыми ликами икон нового — «фряжского» — письма.
Берсенев заметил, что посреди всех своих проказ, выходок и шуток Шубин все как будто бы экзаменовал Инсарова, как будто щупал его и волновался внутренно, — а Инсаров
оставался по-прежнему спокойным и
ясным.
Утром ветер утих, но
оставался попутным, при
ясном небе; «Нырок» делал одиннадцать узлов [Узел — здесь: мера скорости судна (миля в час).] в час на ровной килевой качке. Я встал с тихой душой и, умываясь на палубе из ведра, чувствовал запах моря. Высунувшись из кормового люка, Тоббоган махнул рукой, крикнув...
И когда рассудок вступил наконец в свои права, когда он, с помощью целого ряда горьких искусов, доказал, что дружить направо и налево нельзя, а в особенности, когда сделалось вполне
ясным, что торжествующая действительность окончательно опаскудилась, — тогда мы застыдились и предпочли
остаться в рядах действительности неторжествующей.
Елена не стала с ним более разговаривать об этом происшествии и по наружности
оставалась спокойной; но когда Елпидифор Мартыныч ушел от нее, то лицо Елены приняло почти отчаянное выражение: до самой этой минуты гнев затемнял и скрывал перед умственными очами Елены всякое
ясное воспоминание о князе, но тут он как живой ей представился, и она поняла, до какой степени князь любил ее, и к вящему ужасу своему сознала, что и сама еще любила его.
Естественно, что при такой простоте нравов
остается только одно средство оградить свою жизнь от вторжения неприятных элементов — это, откинув все сомнения, начать снова бить по зубам. Но как бить! Бить — без
ясного права на битье; бить — и в то же время бояться, что каждую минуту может последовать приглашение к мировому по делу о самовольном избитии!..
Ничего не
оставалось бессмысленным, случайным: во всем высказывалась разумная необходимость и красота, все получало значение
ясное и, в то же время, таинственное, каждое отдельное явление жизни звучало аккордом, и мы сами, с каким-то священным ужасом благоговения, с сладким сердечным трепетом, чувствовали себя как бы живыми сосудами вечной истины, орудиями ее, призванными к чему-то великому…
Утро тихое,
ясное. Табун пошел в поле. Холстомер
остался. Пришел странный человек, худой, черный, грязный, в забрызганном чем-то черным кафтане. Это был драч. Он взял, не поглядев на него, повод оброти, надетой на Холстомера, и повел. Холстомер пошел спокойно, не оглядываясь, как всегда волоча ноги и цепляя задними по соломе. Выйдя за ворота, он потянулся к колодцу, но драч дернул и сказал: — Не к чему.
Но ты не захотела, ты обманула меня — тебя пленил прекрасный юноша… и безобразный горбач
остался один… один… как черная тучка, забытая на
ясном небе, на которую ни люди, ни солнце не хотят и взглянуть… да, ты этого не можешь понять… ты прекрасна, ты ангел, тебя не любить — невозможно… я это знаю… о, да посмотри на меня; неужели для меня нет ни одного взгляда, ни одной улыбки… всё ему!
Этот поток теней, почему-то более страшных, чем люди, быстро исчез, Яков понял, что у ворот фабрики разыгралась обычная в понедельник драка, — после праздников почти всегда дрались, но в памяти его
остался этот жуткий бег тёмных, воющих пятен. Вообще вся жизнь становилась до того тревожной, что неприятно было видеть газету и не хотелось читать её. Простое,
ясное исчезало, отовсюду вторгалось неприятное, появлялись новые люди.
Сам Яков всё
яснее видел, что он лишний среди родных, в доме, где единственно приятным человеком был чужой — Митя Лонгинов. Митя не казался ему ни глупым, ни умным, он выскальзывал из этих оценок,
оставаясь отличным от всех. Его значительность подтверждалась и отношением к нему Мирона; чёрствый, властный, всеми командующий Мирон жил с Митей дружно и хотя часто спорил, но никогда не ссорился, да и спорил осторожно. В доме с утра до вечера звучал разноголосый зов...
Невыносимо было Якову слушать этот излишне
ясный голос и смотреть на кости груди, нечеловечески поднявшиеся вверх, точно угол ящика. И вообще ничего человеческого не
осталось в этой кучке неподвижных костей, покрытых чёрным, в руках, державших поморский, медный крест. Жалко было дядю, но всё-таки думалось: зачем это установлено, чтоб старики и вообще домашние люди умирали на виду у всех?
Молчание — вот единственный
ясный результат, который покуда выработала наша так называемая талантливость. Затем, в ожидании того таинственного «нового слова», которому предстоит обновить мир, все-таки
остается во всей своей неприкосновенности очень серьезный вопрос...
Надо полагать, между ним и Варварой велись одновременно какие-нибудь тайные и более
ясные переговоры по этому предмету, потому что однажды, подкараулив, когда все господа ушли на репетицию и в квартире
оставался только Беккер, Варвара спешно повела Петю наверх и прямо вошла с ним в комнату акробата.
Когда же
остался я один в конторе, раскрылись предо мною все книги, планы, то, конечно, и при малом разуме моём я сразу увидал, что всё в нашей экономии —
ясный грабёж, мужики кругом обложены, все в долгу и работают не на себя, а на Титова. Сказать, что удивился я или стыдно стало мне, — не могу. И хоть понял, за что Савёлка лается, но не счёл его правым, — ведь не я грабёж выдумал!
«Она больна, — думал он, — может быть, очень; ее измучили… О пьяная, подлая тварь! Я теперь понимаю его!» Он торопил кучера; он надеялся на дачу, на воздух, на сад, на детей, на новую, незнакомую ей жизнь, а там, потом… Но в том, что будет после, он уже не сомневался нисколько; там были полные,
ясные надежды. Об одном только он знал совершенно: что никогда еще он не испытывал того, что ощущает теперь, и что это
останется при нем на всю его жизнь! «Вот цель, вот жизнь!» — думал он восторженно.
Правда, оно совершенно парализует ноги, лишает жесты их обычной выразительности и делает неповоротливым язык, но голова
остается все время
ясной, а дух — веселым.
В нервно возбужденном состоянии вышел он на улицу вместе со Свиткой. Услужливый Свитка, под тем предлогом, что давно не видались и не болтали, вызвался пройтись с ним, по пути. Хвалынцеву более хотелось бы
остаться одному, со своею мучающею, назойливою мыслью, но Свитка так неожиданно и с такой естественной простотой предложил свое товарищество, что Константин Семенович, взятый врасплох, не нашел даже достаточного предлога, чтобы отделаться от него. Ночь была
ясная и звездная.
«Высшие миры», которых достигать учит «духовное знание», строго говоря, есть наш же собственный мир, воспринимаемый лишь более широко и глубоко; и как бы далеко ни пошли мы в таком познании, как бы высоко ни поднялись по лестнице «посвящений», все же оно
остается в пределах нашего мира, ему имманентно [Эта мысль находит
ясное выражение в книге Эмиля Метнера.
— Духом не мятись, сердцем не крушись, — выпевала Катенька, задыхаясь почти на каждом слове. — Я, Бог, с тобой, моей сиротой, за болезнь, за страданье духа дам дарованье!.. Радуйся, веселись, верна-праведная!.. Звезда светлая горит, и восходит месяц
ясный, будет, будет день прекрасный, нескончаемый вовек!.. Бог тебя просвятит, ярче солнца осветит…
Оставайся, Бог с тобою, покров Божий над тобою!
Когда же человек «протрезвляется», когда исчезает в нем этот
ясный, беспохмельный хмель, вызываемый непосредственною силою жизни, то для человека ничего уже не
остается в жизни, ему нечего в ней делать — разве только ему удастся обрести для себя какой-нибудь другой хмель.
В тот вечер Я избегал почему-то
ясных взоров Марии, и Мне сделалось неловко, когда мы
остались одни.
Болезненное состояние, жар и полу притупленное благодаря ему сознание, как-то мешали ей глубоко и вдумчиво отнестись к своему несчастью. Прежнее тупое равнодушие и апатия постепенно овладевали ей… Болезнь делала свое дело… Горела голова… Озноб сотрясал все тело… И ни одной
ясной последовательной мысли не
оставалось, казалось, в мозгу.
Я указываю ему на факты, значения которых он не может не понимать, — факты,
ясные десятилетнему ребенку; он принужден согласиться со мною; но согласие
остается внешним, оно не в силах ни на волос пошатнуть того глубокого слепого недоверия к нам, которое насквозь проникает душу зареченца.
— Я говорил, дитя мое, с муллою. Он слышал твой разговор и
остался доволен твоими мудрыми речами в споре с нашими девушками. Он нашел в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость в ее раннем детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого сердечка простил он моей дорогой Марием… Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребенка таким, как ты, моя внучка-джаным, моя горная козочка, моя
ясная звездочка с восточного неба!
Его либерализм и к тому времени уже сильно позапылился. По цензурному ведомству порядки все-таки в общем
оставались старые или с некоторыми поблажками, при полном отсутствии какой-либо
ясной и честной программы.
А Софья Андреевна все с большим раздражением нападает на него: «Я вижу, что ты
остался в
Ясной не для той умственной работы, которую я ставлю выше всего в жизни, а для какой-то игры в Робинзона…
Несмотря на принятые, как мы видели, со стороны князя Василия меры, чтобы предстоящая свадьба его дочери с князем Воротынским
оставалась до времени в тайне, эта тайна не укрылась от проницательности сенных девушек, и в горнице княжны, чуть ли не тотчас же по возвращении ее от князя Василия, стали раздаваться свадебные песни и величания «
ясного сокола» князя Владимира и «белой лебедушки» княжны Евпраксии.
Остается не вполне
ясным, на чьей стороне рассказывающий Легенду, на чьей стороне сам автор.
С самого вступления нашего на всероссийский престол непрестанно мы чувствуем себя обязанными перед Вседержителем Богом, чтобы не только во дни наши охранять и возвышать благоденствие возлюбленного нами отечества и народа, но желая предуготовить и обеспечить их спокойствие и благосостояние после нас, чрез
ясное и точное указание преемника нашего сообразно с правами нашего императорского дома и с пользами империи, мы не могли, подобно предшественникам нашим, рано провозгласить его по имени,
оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божьим даровать нам наследника в прямой линии.
Она начинала припоминать во всех мельчайших подробностях его слова, его взгляды, и все, что до сих пор
оставалось ею незамеченным, непонятным, становилось для нее совершенно
ясным, било в глаза своею рельефностью.
И всем это понравилось гораздо больше, даже самому Ведерникову. Воодушевились. Стали обсуждать, как все это устроить, в подробностях намечали план. И надолго у всех
осталась в памяти накуренная комната ячейки, яркий свет полуваттной лампы с потолка, отчеканенные морозом узоры на окнах и душевный подъем от вставшей перед всеми большой цели, и
ясная, легким хмелем кружащая голову радость, когда все кругом становятся так милы, так товарищески дороги.
Она
оставалась стоя и глядела на него. В белом галстуке и даже в белом жилете по старой моде, входящей опять в употребление, он был чрезвычайно молод, лицо
ясное и улыбка перебегала от красивого рта, полускрытого усами, к глазам, смягчая их острый, стальной блеск.
Чем более подъезжаешь к Грузину, тем
яснее представляются окружающие его строения, но само Грузино
остается все еще загадкою: город это, или мыза?
Так думали, глядя на старика, и Меженецкий, и его сотоварищи по камере. Старик же хорошо знал, что говорил, и то, что он говорил, имело для него
ясный и глубокий смысл. Смысл был тот, что злу недолго
остается царствовать, что агнец добром и смирением побеждает всех, что агнец утрет всякую слезу, и не будет ни плача, ни болезни, ни смерти. И он чувствовал, что это уже совершается, совершается во всем мире, потому что это совершается в просветленной близостью к смерти душе его.